Александр Иванович 

ПЛИТЧЕНКО 

УВАЖАЕМЫЕ КОЛЛЕГИ!

9 апреля 2013 года исполняется 70 лет со дня рождения замечательного сибиряка, русского писателя и поэта Александра Ивановича Плитченко (09.03.1943-08.11.1997).

Запланирован цикл встреч, посвященных юбилею: 12 апреля в СОСП России, 14 апреля в Новосибирской областной научной библиотеке, 15 мая - презентация книги избранного А.И.Плитченко.

12 апреля 2013 года в 16-00 состоится мероприятие, в честь 70-летия поэта. Новосибирские писатели вспомнят добрым словом коллегу по цеху, будут определены направления в деле сохранения памяти и культурного наследия А.И.Плитченко в юбилейном году.  Место проведения – Новосибирское отделение Союза писателей России, ул. Орджоникидзе, 33.

Подробно...

Не хватает тебя. Столько лет, но привыкнуть непросто. 
Как же много хочу я сказать, и так много спросить. 
Почему лишь тепло и покой уношу я с погоста, 
Если редко, но всё ж приезжаю тебя навестить? 

И зачем мне в наследство Родович, Джо Кокер и Пьеха? 
Отчего я порой погружаюсь как в омут - в печаль? 
Почему по весне тянет выбросить всё и уехать, 
Почему дым осенних костров так зовёт меня вдаль? 

Я хочу рассказать тебе планы мои и задумки, 
Поделиться мечтами, заплакать и кофе сварить, 
И в усталой душе, словно в старой истрёпанной сумке, 
Своё детство найти, отряхнуть его, и оживить. 

Помнишь рыбок в Каргате? Вкус серого мёрзлого хлеба? 
Помнишь клипсы тайком, диафильмы, загадки и клад?... 
Я смотрю в это зимнее-зимнее-зимнее небо 
И пытаюсь поверить, что ты не вернёшься назад.

+++

Наступил шестопсалмия час,
Когда в церкви все лампы гаснут,
Когда всё здесь сокрыто с глаз,
Только свечи горят неясно.
Голос певчего мягко плывёт,
Слитый с шепотом иерея,
Что-то душу мою гнетёт,
Я не помню, зачем и где я.
Свет таинственный красных лампад
Лики строгие озаряет,
Я смотрю, и, с собой не в лад,
Где-то, где-то душа блуждает,
И молитва, сливаясь со сном,
На волнах душу в ночь уносит.
Слёзы жгут мне глаза огнём.
Покаяния сердце просит.

ЭРТА ПЛИТЧЕНКО мл.

ГОРНИЙ ГОРОД

С течением времени, то - что близко – мелькает секундами и минутами, то - что дальше месяцами и годами, то - что совсем далеко – почти стоит на месте. Можно рассмотреть каждую деталь, каждый лист на дереве, под которым садились отдохнуть в последнее лето, каждое мгновение той последней поездки. В «скорой» я ехал, держа отца за руку, а он тихо, едва шепча, складывал простые слова молитвы: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя грешного».

Это странно, но работая вместе с отцом, мы от друга отдалялись, рабочая обстановка уже не позволяла папу называть папой, а только по имени-отчеству. Все наши разговоры стали на темы редакционные, издательские и экономические. 

Одним из самых ярких и счастливых воспоминаний моего детства был день, когда отец взял меня с собой на работу. Я помню огромное здание Совнархоза с колоннами, помню небольшой кабинет, помню как все коллеги отца по журналу «Сибирские огни» приходили поздороваться с отцом и познакомиться со мной. Потом мы спустились в буфет и он купил дефицитной «пепси-колы». Потом, позже когда уже прошел день или два, я спрашивал: «а когда снова поедем на работу?» Отец обещал, что возьмет. Но маленьким побывать уже не довелось. Подростком был на Вокзальной магистрали в Западно-Сибирском книжном издательстве. Еще позже, уже сам работая, не раз приезжал в уютный особнячок – бывший дом скорняка в издательство «Детская литература» на Красноярской. По которому  отец устроил мне подробную экскурсию, познакомив со всеми обитателями. Много позже мечта детства сбылась и я стал работать вместе с папой. Видясь каждый день на работе, не замечал, что отец смертельно уставал. Все последние годы.

Весной 1997-го, часто бывавший в редакции Виктор Кох, заместитель командира Новосибирского ОМОНА, не потерявший на Северном Кавказе не одного своего бойца, вдруг заметил: «Александр Иванович! Что-то ты плохо выглядишь, нужно бы в больницу показаться». Отец, как всегда молча и вежливо, кивнул. А когда я ему про этот разговор напомнил – он меня оборвал – мол - не лезь.

Вскоре после Ноября, я вспоминал об этом. Полковник, боевой офицер – разглядел близко подобравшуюся костлявую, как умелого и безжалостного врага. Но обезвредить не удалось. Только остановить на время, сдержать силой молитвы. Молились все. Мы - в семье, наш приход, все батюшки. Знакомые и незнакомые звонили, приходили и спрашивали: как Там дела? Двадцать пять дней жизни удалось вымолить. Двадцать пять дней вырвать у небытия.

Отец очень любил перочинные ножички, мы привезли ему маленький с красной ручкой складишок в виде рыбки. Он и сейчас хранится среди самых дорогих сердцу вещей. Таких простых и вдруг ставших навсегда бесценными. Записка на листке в клеточку из блокнота, мне – где он просил проследить за книгами на выходе из типографии, он сложил ее треугольником, как складывали письма с фронта. Его очки, серебряная ложечка, на которой, как мы потом обнаружили - он выцарапал «ЦКБ 1997», его старенькие и очень простые наручные часы.

Первый раз, когда я увидел папу после скорой – уже в реанимации, куда мне разрешили пройти, чтобы принести ему бритву, то не сразу узнал - Он был - бледным, волосы, трехдневная щетина и усы были почти белыми – как будто не три дня, а десять лет пролетело. Отец радостно и как будто немного виновато посмотрел на меня. Мы обнялись и он рассказал мне, как причудливо ему снились все наши дела по журналу и готовящимся к выходу книгам. Потом он сказал, что чувствовал наши молитвы, ощущал светлые силы, помогавшие ему выкарабкаться из тьмы.

Уже позже, после реанимации, в больничной палате – мы подолгу сидели и разговаривали. Я приезжал каждый день, иногда по нескольку раз. Никогда за последние годы не было возможности так подолгу сидеть и говорить. Обо всем. Мы говорили, и сначала появилась - улица, потом - город, потом - целый прекрасный край – место, где будет отец, когда поправится – даже не место, а то состояние души, в котором он будет пребывать. «Вот подлечусь и возьму длинный-долгий отпуск, пока не восстановлюсь, а это не меньше года, наверное. Сначала отсюда в санаторий, а потом домой – и никакой работы. Конечно, кроме «Горницы». Все, чем дальше буду заниматься - наш журнал. Не буду тратить время на тщету, на зарабатывание денег – друзья помогут дальше. Не буду себя нагружать». Он говорил, а я – представлял себе светлый теплый город, где всегда мягкая осень, такая, как в тот долгий Ноябрь. И нет больше этой гонки ежедневных хлопот…

Он стал ходить медленно, очень небольшими шажками. Дыхания не хватало, и если мы долго говорили или день был тяжелый, то его слова осекались, голос становился тише. За три дня до 8-го отец позвонил в «Горницу» - мы все по очереди говорили с ним – я спросил – все ли нормально, отец звонил, чтобы просто услышать наши голоса. В последний раз. Вечером я приехал к нему и привез всю родню, позже он вышел проводить нас в больничный коридор. Мы уже уходили, но он подозвал меня, крепко обнял и поцеловал – это был последний раз, когда я видел отца живым.

***

Прошлое безвозвратно растворяется во тьме, уходит и лишь тонкая нить остается связью – это память, это чувства.

В ночь после похорон я увидел во сне отца. Он ничего не говорил, вокруг была тьма, он был таким же, как я видел его в последний раз в больничной палате, он подошел, немного постоял рядом не произнеся ни слова, не ответив на рвавшиеся у меня из груди вопросы. Потом поднял на меня немного грустный взгляд, и снова ушел в темноту.

Я вижу отца во сне. Не часто и потому каждый сон помню ясно. Все они похожи: сначала говорят, что я  уже и так знаю - папа тяжело заболел, потом ему пришлось  уехать лечиться и его очень долго не было. И вот - вернулся. Но все вокруг так, как будто и не уходил. Я обнимаю отца, и у меня всегда начинают непроизвольно катится слезы, град слез, и не понятно - почему, ведь все живы и вот он рядом – отец. Он и сам удивляется – к чему такие сентименты? Потом вспоминаю, что он перенес тяжелый сердечный приступ и ему ни в коем случае нельзя волноваться. И тут же начинаю беспокойно думать: как же я ему расскажу о том – как ушли безвозвратно его друзья, как изменилось все, как… да всего и не перечислишь, что случилось за пятнадцать лет. Вижу его всегда деловитым, спокойным, но слишком серьезным – в жизни же мы всегда много шутили и по самым разным поводам. Но это, наверное, всегда так бывает, что после долгой разлуки люди должны снова друг к другу привыкнуть, настроится на общий лад. Шутка – это ведь тонкая материя, и неуклюжим движением можно испортить. Однажды отец мне приснился в большом туннеле, что-то вроде перехода на вокзале в Москве. В обе стороны шел народ, а мы с ним остановились, и он очень серьезно и напряженно сказал, что нам нужно купить хлеба.

В тот день я купил помин и раздал все нищим возле храма.

В больнице отец рассказал мне об одном из своих последних снов. Будто идет он по заснеженному полю поднимается на пригорок и видит вдалеке деревеньку, но только странная она какая-то – тихо там и спокойно, закатное красное солнышко освещает снег на крышах домов и отражается пожаром в стеклах, но не идет из труб дым, не топят и не готовят жильцы. И ни одной живой души нет во дворах ни на улице. Но не это место верно, что искала его деятельная душа, и не об этом он вспоминал те последние осенние дни – строился вместе с рассказами его о будущей жизни-мечте в моей душе Горний город.

***

Наверное у каждого города есть в обители горней - подобие. Есть и Новосибирск-Новониколаевск небесный. Это - огромный тихий центр без конца и начала. Добротные дома – спокойные улочки и погруженные в летнюю синеватую тень дворы. Центр, где горожане, идущие по улицам, неспешно, встречаясь - приветствуют друг друга – все знают всех. И если теплым вечером в мае захочется пройтись по Урицкого, то она не  закончится на Вокзальной магистрали, а будет длиться и длиться. Город долог – идешь, идешь, но нет усталости и только умиротворение, как от книги, что уже читал, как от любимой тихой мелодии, как от звука стихов.

Прирастает горний град – городом из яви. Что-то силишься вспомнить, вертится в голове, но никак на язык не придет? Город – где нам хорошо? Слишком просто, но слишком точно. Архитектурные жемчужины на берегу океана житейского и энергии, живой энергии  существования. А ночью город спит, как большой конь, подрагивая крупом, всплескивая светом мокрыми боками асфальта. И мелькает искорка в смеженных веках.

Много работы. Много ее. Нужно отдохнуть. Яремная вена реки несет тугую кровь от, через и далее – напитав и утолив жажду. Крепкие позвонки моста. Панцирь театра. Тихое ночное сонное дыхание Красного проспекта. Расслабленные мускулы заводов заработают на зорьке. Он спит. До восхода. Розовеет серое небо на Востоке – вокруг уже светло и можно различить и урну и лавочки и прохладный тротуар и шершавые стены.

И растет вместе с городом из яви - Город горний, где в гости приходят всегда те, кому рад и все происходит так, как должно. И в городе этом – всегда светло!

 Егор Плитченко